Каждый Божий день, вечером плетясь с работы, она молит время ускориться, чтобы поскорее зайти в подъезд, судорожно перерыть сумку, проклиная все и всех вокруг в поисках ключей. Из-за того, что руки слишком сильно трясутся, ключи с грохотом ударятся об пол, выскользнув из рук. Ей будет не неловко, а просто мерзко. Наконец она открывает дверь и швыряет туфли на шпильке подальше от глаз, подальше в другой мир, иной мир далекий от нее, в мир завтрашнего дня.

Затем, она методично плывет к дивану и падает на него. Темнота, одиночество, спокойствие, жуткое настроение… Словом… Минута спокойствия

Затем ее ждет горячий чай, который выводит из состояния нервного напряжения, однако отсутствие деятельности приносит тысячу и одну мысль, которая ее раздражает. Ее тело сходит с ума, разрывает душу на части, когда она дает себе волю и пускается в длинные пути чертогов разума.

Затем она стаскивает с себя всю одежду. Растягивает молнию платья, всячески изгибаясь и пританцовывая, будто змея, управляемая факиром. Хотя, верно, она и была змеей в обычной жизни. Платье безмолвно, боясь нарушить ее пространство летит на пол, на дорогой ковер, который кажется был чьим-то подарком. Отстегивает чулки, от пояса, и наконец нижнее белье, которое доставляла ей дискомфорт весь этот день. Как она мечтала выпутаться из этих чертовых оков.

Пересекает комнату, натыкается взглядом на свое отражение в большом зеркале во весь рост, мимолетное ведение своего тела доставляет лишь дрожь и колкую неприязнь. 

Вот она уже плетется к душу, распускает волосы, вытаскивая из них миллион шпилек, которые вонзались, будто стрелы в кожу, аккуратно расправляет локоны. Залезает в кабинку, плотно с шумом закрывает двери, становится под душ и включает ледяную воду. Она не жалела себя, капельки, напоминающие льдинки обжигают ее тело, портят ее идеальные локоны, превращая ее в древнюю, страшную мумию. Из ее груди вырывается сжатый, глухой стон. Это мало напоминало привычный крик, это был вой. Вой, который пронзал душу и сердце. Ее мало беспокоили соседи в такие моменты, ее беспокоило свое собственное состояние.

В голове проносились слова, отрывками, разными голосами «карьеристка», «идеальная леди», «успешная женщина», «как она все успевает», «ей бы пора задуматься о семье». Ей все восхищались, ее все любили, пытались завоевать ее сердце, покорить, завести  с ней знакомство. У нее была разветвлённая сеть контактов, чудесные светские выходные, где она была душой компании, улыбалась, хохотала, пела, играла гостям на фортепиано. Ее обожали и превозносили.

А она что? Ничего.

Она порой не выносила свою чертову идеальность, черт бы побрал этот мир перфекционистов, слишком хорошая, слишком умная. Все слишком. А на деле она была никем, совершенно никем, маленьким, загнанным в угол ребенком.

Но каждый вечер был одинаков. Обтеревшись полотенцем, она садилась за бумаги и доделывала работу. Уже не было каких-то душевных терзаний. О них, кроме соседей никто и не знал и никогда и не узнает. Была работа, была стопка бумаг, люди где-то там, по ту сторону экрана, слишком много дел, слишком мало времени, слишком дорого растрачивать силы на глупости. Работа, работа, работа, одиночество?

Она любила сидеть на подоконнике, отгородившись от всего мира лишь холодным стеклом и светлой с цветами шторой, попивая горячий чай с бергамотом и провожая закат. Солнце опускалось в ее любимую чашку, которую она обхватила двумя руками, совсем не как полагается истинной леди. Закат словно волнами накрывал её водоворотом мыслей, которые она чинно потягивала вместе с любимым чаем. 

Каждый будний день городские птицы, парящие в поглощающих красках заходящего солнца приветствовали её  после работы и вместе с ней любовались этим урбанистическим пейзажем.

Она любовалась этим миром с широко распахнутыми глазами, с разъедающим живым любопытством, не понимая на своём 20 году насыщенной и слишком быстро бегущей куда-то жизни, чем она заслужила быть его частью.

Хрупкой, ажурной снежинкой в его бесконечных, холодных и порой жестоких вьюгах, мелкой песчинкой в его раскалённых пустынях, свежей, зеленой травинкой, обрамлённой утренней росой, в его лугах. 

Почти 5 лет она теплела Надежду получить разгадку на эту вселенскую тайну, сидя на этом уже родном подоконнике, забывая о реальности и погружаясь лишь в мир детских, но столь серьёзных для неё самой размышлений.

По крайней мере, она была уже близка к разгадке ребуса, она знала, что на правильном пути, ведь ей удалось уже самое главное — задать правильный вопрос миру и выжидать ответ на него в правильном месте.

Люди часто теряются в лабиринтах своих судеб — заходят в тупики, упираются в пустоту, наталкиваются на непонимание. Но одни разворачиваются и идут в другую сторону, не отказываясь от идей, терпеливо выжидая ответа, задавая все новые пытливые вопросы, а другие же так и остаются сидеть у глухой стены, жалуясь на несправедливость этого мира. Даже не пытаясь чего-то у этого мира попросить и узнать — поговорить с ним.

Те, кто осознают, что быть в этом лабиринте — это то самое счастье жизни, обязательно находят из него выход, где их ждут мечты, надежды, вера. Те же, кто считает эту утомительную игру своим наказанием, остаются в ней навек, так и не попытавшись из неё выпутаться.

Она сидела у распахнутого окна, попивала остывший чай, свесив ноги в пустоту, ощущая притяжение земли в свободном полёте… мыслей?

Ее глаза закрывались, но она боролась с этим непреодолимым желанием, она боролась и с головокружением. Но она не ощущала всего этого, потому что ей было тошно внутри, внутри нее самой, вся ее сущность сжималась, будто пытаясь вывернуть все на изнанку, выплюнуть этот горький сгусток обиды, ведь это так несвойственно для нее. Кровать, открытый балкон, приглушенный свет. Она лежала на кушетке в наиболее безопасной позе, обняв коленки, уткнувшись в стенку спиной, по крайне мере она так считала. Сил хватало лишь на то, чтобы открывать рот и беззвучно сипеть, горячие слезы обжигали ее щеки, оставляя неизгладимый, выжженный след на ее хорошеньком личике. Так она проводила свой вечер, в борьбе с этой незатихающей болью.

Ей было и правда больно, и только теперь она могла позволить этой боли вырваться наружу. Позволила раздеться перед пустотой. Ведь снова это смердящее чувство одиночества и бесполезности душило ее.

Кто бы мог подумать, что эта великолепная, обворожительная женщина в обществе, которой ее видели днем, могла позволить себе превратиться в то, что мы видим сейчас. А она ли это сделала? Она лишь позволила, подпустила, за что сама и страдает, за что и была сожжена, виновата.

За окном давно стемнело, назойливо часы пробили 12. Но ей было все равно, она боролась с этой болью и с этой щемящей усталостью. Ее достоинство было втоптано в грязь, из которой было воскрешено равнодушие. Про нее забыли, работа оказалась превыше нее самой, эта чертова работа, эти чертовы правила приличия и хорошего тона смогли затмить ее, ту, которая отдавала себя всю тому, что и кого любила. Может быть, ее и вовсе не существовало? Может быть, она иллюзия, некое аморфное существо?

«Ты слишком многого хочешь, дурочка» — твердила она себе как мантру, «люди не такие как ты и никогда такими не будут. Не суди по себе, лучше посмотри на них, возьми этот чертов эгоизм себе, научись любить себя сначала, а потом люби других, так проще, сегодня так правильно жить»

Она лежала в позе эмбриона на кровати, полагая, что только эта поза ее защитит от этого несправедливого мира, от этих людишек, боролась со сном, который предательски возвращает эту идеальную женщину, со сверкающими ямочками, когда она улыбалась, с красной помадой, притягивающей взоры мужчин, со свежим взглядом и заливистым смехом, заставлявшего всех вокруг восхищаться. Она знала, что завтра ей будет все равно на всю эту боль, на все эти уничтожающие где-то внутри нее частички ее настоящей, доброй, чуткой. Но завтра все будет в порядке, снова улыбка, снова свежая голова, снова все по-старому. Осознание… Прощение….

Кажется, незаметно подкралась чаровница ночь. Она даже не заметила, как прошел день, ведь в ее руках была книга, ее полуобнаженное тело прикрывал мягкий и столь дорогой сердцу плед.  Ведь именно этот плед он подарил ей со словами «если меня нет рядом, у тебя есть он». И она никогда не расставалась с этим пледом, и никому не разрешала до него дотрагиваться, а уж тем более использовать его.

Часы пробили 12. А его все не было дома. Она знала, что он уже не придет, ведь этот вечер был отдан его подругам, а она прилежно его ждала, не испытывая ни тени ревности. Она доверяла ему, позволяла многое, ведь он был для нее всем.

Она радовалась каждой полученной от него весточки, ведь написать самой мешало стеснение и боязнь потревожить его столь прекрасный и веселый вечер. Домоседкой – таковой она себя ощущала в те минуты, когда он проводил вечер не дома, и ей нравилось это чувство. Ей нравилось давать ему волю, столь неощутимую для нее самой, приносящую лишь бессонные ночи. Кровать пустела без него, ощущение незащищенности и растерянности не покидали ее в такие вечера. Но она была счастлива, что ему хорошо. Ведь она также знала, что завтра все закончится, и он снова будет с ней, с чувством будет рассказывать о прошедшем вечере, держа ее крепко на руках, а она улыбаться, заглядывая ему в глаза и восхищаться своим мужчиной.

В голове проносилась вся неделя. Отдельные кадры, как в фильме, разнося по телу тепло или холод, заставляя сердце биться сильнее, давать волю слезам, которые она так терпеть не могла. Слезы – проявление слабости. Она не тот человек, который хотел бы, чтобы кто-то знал о ее слабостях. Она – идеальный человек, идеальная женщина.

Девушка, от которой без ума многие парни, которая умеет привлечь их внимание. Флирт не казался пошлым в ее руках, это была игра, в которую играла только она и не понимала, зачем она это делает. Успех. Ради него она была готова на многое. Восхищение. Ради него она жила. Все эти тайны, которые витали вокруг ее персоны, все ее столь необычное прошлое было запрятано очень глубоко в ней и не имело права выбраться наружу.

Даже о ее чувствах позволялась знать только избранным. Это наводило тоску, порой загоняя ее саму в угол. Нельзя, чтобы кто-то знал больше, чем позволено. Только ему она позволяла знать чуть больше на свой страх и риск. Правильно ли делала? Она знала, что нет, но уже не могла остановиться. Она доверяла ему, пока доверяла.

Порой ей так хотелось послать весь мир с его надуманными ролями и масками, выдуманными ей самой для своей же сохранности, и стать обычной, простой девушкой. Завести семью в тихом уголке подальше от суеты, обязательств, времени, места, пространства. Никто не знал, как сильно она хотела быть счастлива, быть беззащитной в его руках, в руках мужчины, который мог бы подарить ей детей, стать ее надежным спутником и партнером всей жизни. Ведь ей так хотелось чего-то своего, уютного, родного. Счастья ли?

Но она не могла разорваться, хотя порой так хотелось. Ее разрывала ночь, каждая чертова ночь. Эта чаровница взывала всегда ко всему тому, что было так хорошо замуровано и забыто в ней самой в течение дня. Она верила всем тем, кто говорил, что ее ждет великое будущее, что она может многого добиться. «Не стоит останавливаться лишь на “этих детях”, всегда успеешь, нужно сделать свой вклад в общество, нажить капитал, добиться успеха в карьере». Жизнь меняла ее, заставляя пока позабыть свою мечту, отложить ее в долгий ящик, ведь все хотели чего-то большего от этой сильной на вид девушки, а она не могла не оправдать их надежд. Посему проживала каждый день в бешеной гонке, в побеге от самой себя за тем, чего нет, но ведь так лучше для нее самой. Правда? 

«Чем больше мы думаем, что свободны, тем больше мы подчинены расписанию…»

Последние недели она жила в полутьме, в полутьме понимания этого мира, который был похож на одну сплошную пелену. Она просыпалась, вставала, шла куда-то, сама не зная, зачем и куда. Ее это не раздражало, как некоторых людей раздражает нелепая деятельность. Ей было все равно. Она вела себя так, будто просто давала своему телу необходимое количество работы, как какому-то механизму. Она смотрела на свои руки и видела лишь шестеренки и болты, смотрела на ноги, и видела лишь провода, которые походили на вены. Ее жизнь превратилась в пустое расписание, пустое существование,  пустое бытие…

Вот Она идет вдоль серой улицы. Листья падают с неба, забор тянется вдоль тротуара, а единственным живым на всей это картине небытия является лишь ядовито-красный шарф, мертво лежащий на ее груди.

Она смотрит вниз и уверенно идет по уже известному маршруту. Тупое существование всех существующих вокруг нее людей и вещей позволяет Ей не столкнуться ни с кем и ни с чем. Тусклость жизни поглотила все: дома, людей, предметы, разум. Окна построены не для того, чтобы защищать от холода или жары, а потому что просто так задумано. Люди существуют только для того, чтобы существовать. Даже великое яркое Солнце появляется на небосклоне до того привычно, будто бы и оно стало пленником плана, расписания.

Но что Ей до Солнца? Его нет в ее расписании. Она идет по камням набережной, пересекает мост. Встала. Перед Ней дверь, в которую надо войти. Она стоит в смущении: «неужели что-то забыла?» Рука Ее тянется к карману, где когда-то лежала пачка сигарет. Но там пусто. Она давно бросила курить. И вот первый сбой расписания – Она зашла на минуту позже, чем должна была. «День как-то не задался» — сверкнула в Ее мыслях.

Она толкает дверь и входит внутрь. Горячий воздух пышет Ей в лицо, мысли смешиваются. Ей становится не по себе. Несколько механических движений, отчета в которых Она себе не отдает и вот она уже внутри. Она выпускает из себя воздух, имитируя дыхание, и с воздухом Ей внутрь будто залетает вихрь уверенности. «Эти ступеньки дадут мне сил, я поднимусь, увижу себя и стану снова сильна…» — Ее голова подсказывает Ей выход. Но сама себя Она ведет все дальше от Солнца, в тень, в здание, подчиняясь расписанию, порядку.

Она распахивает дверь комнаты, будто выходит на сцену. В Ее голове Она уже видит  устремленные на нее взгляды, улыбки, объятия и счастье в глазах. Но Она понимает, что в ее расписании уже точно ошибка. Она  видит глаза, но что-то в них не то, ощущает объятия, но они так лживы, ищет улыбку, но она есть только ложь.

Ей дурно. Она выходит из комнаты, ссылаясь на головную боль. Вот зеркало, в нем бледное, тусклое отражение: вода из глаз напоминает слезы, кровь на губах словно помада… Она не узнает себя. Шатаясь, подходит к окну. Всесильное Солнце слепит глаза. «Как же красиво Солнце!» — говорят Ее глаза, но им в ответ перечит разум: «Расписание, занятие, беги».

«Я свободна и выбираю знания» — говорит Она себе. Вытирает воду, подкрашивает кровь и идет дальше, дальше по расписанию, перебегая от одного времени в другое, от одного занятия к следующему…

Было темно. В комнату проникал едва заметный свет уличного фонаря. Занавески были раскрыты, и, лежа на кровати, можно было видеть темно-синее небо, которое кто-то словно лишил звезд. Она лежала на кровати, откинув одеяло, скинув подушку на пол. Ее руки пытались достать нечто, будто парящее над ней. Мысли были пусты. Она пыталась думать, но не могла: все путалось, вертелось, отказываясь вставать на свои места. Лишь в движении она находила удовольствие. Рассекая воздух, она чувствовала, как ветер обтекает ее кожу. Ей было приятно.

Но вот она застыла. Послышались шаги.  Ее руки опустились, она стала прислушиваться. Шаги были тихие и приближались с каждой секундой. Вот раздался легкий шелест оберток, которые она забыла выкинуть сегодня, вот что-то покатилось… Но она никого не видела: коридор был такой же темный, как и в минуты тишины…

Но глаза ее обманывали, и она это знала. Он был здесь, но она сама не понимала, отчего это знает. Она была уверена в его присутствии, вот и все. Никаких «почему?», только ее чувства. Она верила им и каждую секунду убеждалась в их правоте. Вот скрипнул пол – это он постарался тихо подойти, чтобы не разбудить ее. Он всегда так делал, когда возвращался поздно. Вот легких порыв ветра коснулся ее ноги – это он встал на колени, чтобы коснуться губами ее ладоней и положить на колени голову.

Она помнила все его движения наизусть. Она могла смотреть вперед, во тьму и видеть его. Увы, она знала, что это всего лишь фантазия. А знала ли? Сомнение закрадывалось к ней в мысли. Как она хотела верить, что вот от стоит перед ней, что вот он подошел к ней, взял ее руку. Она видела это, смотрела в никуда и улыбалась. Она закрыла глаза и протянулась вперед. Она пыталась коснуться его лица.

Ее губы чуть дрогнули: рука ощутила знакомую щетину. Она притянула его голову к себе, положила голову на колени, запустила руки в волосы, открыла глаза… Никого не было. Лишь отблески автомобильных фар на потолке, разбросанный мусор.

Сердце стучало. Голова словно наливалась горечью и теплом. Она не могла понять: все было слишком реально. Она встала, прошла вперед и остановилась. Входная дверь была закрыта, в комнате было тихо. Задернув занавески, без сил она опустилась на кровать.

Что-то все также ласково касалось ее ног, но уже было понятно, что это всего лишь ветер. Скрип исчез, а его образ уходил из ее памяти. Ей уже не хотелось ни мыслей, ни движений. Все угасало в ней.

— Ты скоро? — Послышалось с другого конца кровати.

Она молчала. Ей не хотелось отвечать. Она смотрела вперед, ее взгляд скользил по вещам маленькой темной комнаты, в которую проникал едва заметный свет уличного фонаря.

Она пересилила себя: подобрала подушку, отогнула одеяло и легла рядом. Ее рука коснулась чуждого ей человека, а мысли унеслись в некуда… 

Виднеющийся из окна закат подсвечивает большое пушистое облако, легкие лучи, пронзая его насквозь, отбрасывают розоватый свет. Это массивное облако поддерживается серыми маленькими облачками, розовые мазки на небе дают надежду на сражение с ночью. Но даже у таких смелых воинов нет шансов перед чаровницей ночью. Тьма поглощает все вокруг себя, погружая предметы в крепкий, беспробудный сон до первых лучей утреннего нежного солнца. Именно тьма приводит за руку тишину, пугающую тишину и россыпь серебряных звезд.

Он выглядывает из окна своего дома. Леденящая душу тишина осталась за кольцом бетонных дорог; звезды опешили перед силой света, сотворенного человеком, перед фонарями, фарами, лампочками, вывесками. Город не подвластен тишине, не подвластен и сну. Даже царица — ночь больше похожа на переодетую нищенку на балу-маскараде.

Подобные картины заставили выбраться Ее из тесной душной комнатки на улицу. Она открыла дверь и  хрупкое незащищённое тело обдал прохладой ночной ветер. Слышаться пения птиц ото всюду. Ночная тишина зовет Ее присоединиться к безмолвию, приоткрывая всю красоту и все тайны природы. Птицы не боятся, прилетела трясогузка и села на край лавочки. В ее клювике дергается червячок. Комары не летают, насекомых не слышно. Она сбрасывает тапочки и ступает на носочках по траве. Чувствуется прохладная манящая изморось, легонько щекочет ноги трава. Весь лес поет свою неизвестную Ей до этого песнь. Она обратилась вся в слух. Однако и здесь Ее нагоняет цивилизация. Прислушавшись, слышится трасса. Тяжело, видимо, лесу перепеть дикого зверя — человека, приносящего эгоистические удобства только себе, оставаясь беззаботным и слепым по отношению к окружающей природе.

Сидя за письменным столом, вслушиваясь в то, что за окном, Он не может найти в этом хаосе природу. Он слышит рев моторов, сигналы, скрежет. Природа не мертва за окном, ведь природа – это все то, что нас окружает, но она уже мертва в Его слуху. Птица уже не сядет к Нему  на стол, также, как и к Ней на лавку. Прежде чем сбросить тапочки, Он подумает о грибке стопы и наверняка откажется от этой дурацкой затеи.

Но несмотря ни на что, Он каждый день видит единственный настоящий отпечаток природы в этом городе — человека, который несмотря ни на что, сам является природой – лучик солнца, который каждодневно является его спутником в трудовые будни и в радостные выходные дни. Дотрагиваясь, прикасаясь к Ней или к Нему, Он погружается в их природу, также как и Она где-то в дали от города сливается с птицами, деревьями, травой и цветами.

Каждый вечер, перед сном Он забывает все невзгоды сложного дня, закрывает глаза, и в его неловком видении к Нему приходят нечеткие из-за усталости фантазии о природе, которую он в далеком детстве постигал в деревне: птичка с червячком в клювике; свежий порывистый ветер, аромат благоухающих цветов. Вот Он с удивлением уже разглядывает свои пальцы на ногах, которые не задумываясь погружает в мягкую траву.

Хлопает дверь, содрогаясь от порыва ветра, Он очнулся ото сна и принялся осматривать свою коморку: все тот же стол, та же книга, та же лампа. Да, это та же страшная цивилизация, которая Его нагнала, вернее никуда Его еще и не отпускала.

И сидя за таким же старым столом, с раскрытой перед Ней книгой, которая давно уже потеряла всякий смысл, сверля  взглядом ветхую керосиновую лампу, Она тоже почувствовала дуновение ветерка, пробравшегося сквозь ее окошко на чердачке. К Ней моментально пришло осознание того, как люто Она ненавидит этого механического зверя-порождение дьявольской части человека, который мешает уснуть по ночам, который приносит головные боли, смоги, дым в рабочих кварталах. И хлопнувшая дверь заставляет Ее сжать тоненькие пальчики в кулачки, длинные ногти впиваются в кожу. Она каждый день в течение 3х учебных времен года созерцает лжеприроду. Природа мертва, а людей нагло обманывают, заставляя верить, что человек также быстр как ветер, так же могуч как дуб, виднеющийся из Ее окна летом, так же горяч как огонь от молнии, пронзившей землю. От этого чувствуется горький привкус во рту, привкус лжи и разрушений, которые несет человечество не только миру вокруг, но и самому себе. Очнувшись, она одергивает ногу, которую давно ласкает мягкая травушка. Да, здесь еще остался островок свободы, кусок ее настоящей жизни, где можно не задумываться о грибке и о болезнях. Тяжелые размышления о столь несправедливом Мире заставляет ее опуститься посреди полянки на влажную землю...

А Он все видит как наяву. Видит Ее сжатые кулачки. Это слишком мило, чтобы можно было думать о природе, механических зверях и всякой подобной ерунде. Он нежно берет Ее руки в свои, Ее пальцы невольно разжимаются, и Он опускает взгляд на покраснения, оставленные ноготками. Слегка надавливая, проводит по ранкам, в надежде, что это поможет

Ах да, они все еще рассуждают о природе. Но разве все вышеперечисленное не природа? Разве красота и прелесть хотя бы одного сжатого кулачка девушки не стоят того, чтобы забыть о механизмах и поверить в жизнь природы.

«И пусть человек не так силен, как дуб, но взгляд человеческий сильнее. И пусть человека не так широк как баобаб… хотя...» — Он ухмыляется своему неуклюжему сравнению.

Она опускает взгляд на его неловкие движения, ощущая легкую боль от того, как он слегка надавливая, проводит по ее свежим ранкам, которые подарило ее же негодование. Жизнь так сложна и непонятна. Ей приходится поднять свой грустный взор. Взгляд устремляется прямо в его бесцветные пустые глаза, Он, возможно, чувствует тот самый неловкий момент, который чертовски его всегда смущает, а Ее забавляет. Возможно, есть что-то и еще, кроме дьявольской-разрушающей стороны человека. Ее руки обхватывают Его запястья. На лице промелькнула хитрая ухмылка, Он улавливает, как Ее глаза чуть прикрылись, а уголки губ приподнялись вверх, оставляя легкое подобие улыбки. Но они же все еще говорят о природе, не так ли?

К сожалению для нее, Он  не чувствует неловкости и никогда ее не чувствоал. Он видит в Ней кокетку, понимает, что Она прекрасно осознает все, что делает, и это убивает всю неловкость положения. Но Его это не прекращает забавлять. Он очень старается играть дальше и не засмеяться больше, чем одними глазами. Он может оступиться. Но у него нет такого права, права сделать неверный шаг в пропасть, поддаться свободному падению.

Легкое подобие улыбки появляется у него в ответ. Она смотрит в его глаза и пытается найти то самое смущение. Он мог бы его изобразить, но зачем?

Можно дернутся вперед и поцеловать… но это не правильно, да и довольно скучно. Очередной раз, который закончится весьма предсказуемо или неприятно. Оба варианта Его больше не устраивают, она ему слишком дорога. Поэтому Он предпочтет держаться чуть в стороне, не выпуская ее прекрасного тела из поля зрения, но при этом всегда быть рядом.

Но что с ней? В привычной манере заигрывания она улыбается, будто благодаря за участия и даря надежду. Надежду на что? На то, от чего Он отказался чуть раньше. Как же Он любит наслаждаться такими моментами. Искренняя улыбка с хитрым взглядом — обворожительно, красиво, притягательно, но так знакомо.

Он решил не бросать игру неоконченной. Его лицо вдруг поменялось. Он дает волю выйти чувствам из недр его давно забытой души. Кто же осмелится сказать, что чувства выдуманные? Его взгляд обретает огонек, толику желания. Губы и щеки еле заметно подрагиваю от страсти, кипящей на медленном огне внутри. Он подходит так томительно для нее… и целует  в лоб. Что ж, теперь можно говорить спокойнее. Ах, прочитать бы Ее мысли в этот миг!

Какие циничные чувства играют на Его лице, чувства наслаждения или удовлетворения? Его действия всегда столь просчитаны, продуманы. Как Он этим похож на Нее. Оба знают об игре и правилах, оба знают о дозволенном и запрещенном, это так скучно… Так предсказуемо, но оба понимают, что отказаться от этой игры никто не хочет. А нужно ли? Поцелуй в лоб? Как предсказуемо, Он чувствует как Она невольно (или все же специально, заигрывая?) поддается чуть-чуть вперед. Интересно, насколько Он хорошо умеет угадывать Ее мысли?

Пороки, человеческие пороки рушат то, что вокруг нас и создают что-то новое, новое подражание своему испорченному естеству. Пороки? «Милый друг, что вы думаете о черной стороне души?»

Ее лицо принимает чертовски серьезное выражение, в глазах проблеснула искра, что бы это могло значить?

Циничные? нет-нет, его чувства полны любви, ласки и нежности. Он дает им расцветать и быть снаружи.

Поцелуй в лоб — награда и для нее, и для него. Он никогда не думал о пороках раньше всерьез. Что такое порок? Что такое вообще жизнь?

Черная сторона души? Напоминает мутирующий фрукт. С одной стороны — сладок, с другой — даже укусить нельзя, так от него пахнет гнилью.

У Него проносится мысль, что последняя фраза может значить либо оскорбление с ее стороны, либо Она как тигрица сосредоточилась, чтобы в одном прыжке завладеть жертвой. Она же не больно кусается?

Есть хищники, которые сразу умерщвляют жертву, а есть те, которые ею наслаждаются, получают истинное удовольствие от медленного процесса завладевания, растягивая удовольствие. Когда игра действительно стоит того, Она относит себя к тем, кто будет ценить протяженность времени. Остановки? Или быстрые движения? Слишком опасно замирать, люди имеют свойство подражать ветру, отвыкать, терять хватку. Слишком неразумно делать быстрые движения, возможно сам процесс доставит куда больше удовольствия, процесс игры, процесс достижения цели. Само так называемое действо бывает намного ценнее точки золотого сечения, самой кульминации. Кому как не Ему это знать. Именно поэтому Он дарит ей легкие, не обязывающие поцелуи в лоб и щеку, дразня себя и в то же время, преподнося подарки.

Кусается ли Она больно? К сожалению да, стоит ли кусаться, не оставляя о себе воспоминания? Ее  хватка тверда. Первобытные племена не покидали места, где горел огонь-пламя. Времена шли, а объекты превращались в символы, но нравы остаются те же. Ее хватка ослабляется, она перекладывает свою руку на его запястье, и в такт своей размеренной-гипнотизирующей речи начинает поглаживать. Не стоит играть только на психологии. Пороки, бывают, владеют человеком, бывают, поглощают его, а, бывают, мирно сосуществуют. Его искры в глазах, взгляды искоса, возможно это проявление порочной сущности. Ее глаза, утешив то прежнее пламя, перехватывающее дыхание, устремились, будто в самую душу. Испытующий тяжелой взгляд, наполненный кротостью, не позволяющий отвезти глаз. В них застыл безмолвный вопрос: кажется, виды хищниц и хищников вполне подходят под канву общего разговора про природу?

Ему кажется, что Она больше походит на хищницу, которая растягивает удовольствие. Но она делает это довольно интересно. Ее улыбка, Ее  взгляд — все это капли яда, которые проникают в невинную душу, подчиняя своей воле. Ей лишь остается только ждать. Ей даже не надо касаться, касаться губами шеи, а потом касаться зубками, запуская «яд» в жертву. Ты говоришь о пламени? Однако, если сидеть все время рядом с огнем, рано или поздно он подпалит. Иногда лучше окатиться водой или отсесть.

Она подозревает в нем порочность… Но если бы это было бы так, разве Он бы не доигрывал до конца? разве Он бы останавливался? нет. В нем нечто другое — скука. Ее Он разбавляет этими взглядами, этими улыбками, этими искрами и шалостями. Тяжелый взгляд, наполненный кротостью… Красота, вливающаяся в общую атмосферу, теряющая свой контраст, отличительную прелесть, для него это как наркотик, продлевающий жизнь, парадокс.

Он садится за свой стол где-то далеко в своем шумном мегаполисе, смотрит вперед, куда-то вдаль. А она возвращается к скучной, неинтересной книге, но зато в свою настоящую жизнь, которая длиться всего 2 месяца лета…